О снах, о книгах...
Jun. 19th, 2015 12:29 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
monistoБывают сны, которые помнишь и помнишь. Им бы раствориться в подсознании, как кристалику сахара в чашке горячего чая, но ты не позволяешь. Всё перебираешь, прокручиваешь в памяти их смутные разрозненные подробности. Тебе зачем-то хочется найти в этом сне логику, соединить края смысловых и информационных провалов, разгадать зашифрованные символы.
При этом ты понимаешь, что логика сновидения непостижима бодрствующим умом и невосстановима в пространстве яви. Пробелы и провалы - это не выпавшие из памяти фрагменты увиденной во сне истории, а дыры в ткани сновидения, пропущенное и недосказанное нами самим себе. А уж разгадывание символов - это занятие совсем неблагодарное, чтоб не сказать глупое.
Возможно, всё дело в том, что эти сны оставляют после себя странное щемящее чувство... Послечувствие, послевкусие, оттенок цвета, света, запаха. Отколосок странного звука... Такой сон хочется обязательно рассказать. Это очень трудно, потому что всё нелогично и глупо, и провалы, и – самое стыдное – заимствования! Заимствования, влияния, аллюзии, в общем, полное отсутствие собственных идей. Но ты всё равно пытаешься рассказать, а возможно, даже и записать, прибегая к частым многоточиям. Потому что... ну, послечувствие же! И отголосок. И щемит. И чувствуешь, что не все сны - это просто сны. И боишься, что, да, не просто. И думаешь, что символы можно (и нужно) разгадать, ну и вообще.
Этот сон приснился мне в прошлую пятницу, с половины седьмого до семи утра. Я так точно запомнила, потому, что проснулась от ромкиных сборов на работу, посмотрела на часы и снова уснула, чтобы встать в свои положенные семь. И вот за эти полчаса до пробуждения приснилась мне почти что целая жизнь.
Как будто бы я и моя семья живем в большом доме. Семья состояла из матери, трех дочерей и маленького мальчика с именем, часто встречающимся в русской классической литературе, может быть, Митя или Петя*. Странно, но я не очень помню, кем в этой семье была я. Скорее всего, старшей сестрой.
А вот дом наш прекрасно помню. Потому что дом этот был прекрасен. Просторный, уютный, светлый, теплый, вот все прекрасные эпитеты для дома соберите - и опишете наш дом. Вдобавок стоял он прямо на берегу синего-синего теплого моря. И даже не просто на берегу, а прямо на пирсе. С лодочным причалом. А самым прекрасным в нашем доме был первый этаж. Он весь состоял из очень большой комнаты, похожей на танцевальный зал. Блестящий паркет и высокие витражные окна, от пола до потолка. Такие окна называются французскими.
С одной стороны окна выходили на море, с другой - в сад или даже оранжерею. Сад (или оранжерея) был экзотический, густой, полный лиан, странных деревьев, безумных цветов и тропинок, ведущих неизвестно куда. Немного даже страшновато было там гулять. А в комнате стояла, разумеется, мебель красного дерева. Высокий книжный шкаф, заполненный книгами с разноцветными корешками, фортепьяно и всё прочее. При этом оставалось еще много свободного места, так что не терялось сходство с танцзалом, но было при этом очень уютно. Особенный уют придавал камин, перед которым стояла маленькая золотистая кушеточка с вычурно изогнутыми ножками и подлокотниками. Она вся была какая-то выкрутасистая, но при этом изящная. Даже какая-то, я бы сказала, застенчивая. Возможно, за сочетание этих качеств она и была так любима всеми в доме. Именно на этой кушетке собиралась по вечерам семья. Поболтать, поиграть во всякие игры, просто посмеяться. Кажется, даже и песни пели нестройным веселым хором. Всем места на кушетке не хватало, поэтому кто-то сидел на подлокотнике, а кто-то и на полу, и это было еще одним поводом для веселья.
Вообще, там всем так хорошо жилось, что к нам даже приходили звери и слетались птицы. Особенно хорошо помню белоснежную голубку, прилетавшую не столько покормиться, сколько... поиграть. Не спрашивайте меня, во что можно играть с голубем, мы в там, в раю как-то ухитрялись. Кажется, она у нас прыгала через веревочку и выделывала в полете фигуры высшего пилотажа. Ну и, разумеется, садилась на плечо и ласково курлыкала прямо в ухо.
А потом вдруг раз - и всё хорошее закончилось. Началась какая-то страшная эпидемия**. Не помню, как мы об этой самой эпидемии узнали, во сне часто бывает, что воздух как-то густеет, темнеет и ты сразу понимаешь: беда. И ждёшь страшного. И страшное является. У нас это были какие-то зловещие темные молчаливые люди которые, потрясая оружием, выгнали нас из дома и погнали в город, находившийся в нескольких километрах от берега. Вроде, всем жителям предписано находиться в городе. В карантине.
По дороге мне удалось под каким-то чудом отстать, отсидеться в канаве и рвануть в сторону порта. Было очень страшно, что я никого из близких никогда не увижу. И домой не вернусь. Но мне было зачем-то обязательно надо в порт. Просто вопрос жизни или смерти. В порту я провела какое-то время, прячась от всего мира между гнилых бочек и ржавых баркасов. Сколько? - понятия не имею. Вечность или пару минут, сонное время не равно нашему. Мне приходилось воровать еду, быть невидимой свидетельницей драк до последней крови и мучительных, но быстрых смертей от той самой неизвестной страшной болезни. Было ясно, что если я кому-нибудь попадусь на глаза, то меня ожидает смерть, а то и что похуже. Зато однажды темной ночью мне удалось сквозь плеск волн подслушать, как один пузатый купец рассказывал другому о том, что не заразиться болезнью, в сущности, элементарно. Надо просто не есть мяса птицы! И вообще лучше бы держаться от птиц подальше. В этот момент я поняла, что именно ради этой информации я и ошивалась столько времени в этом вонючем порту. В ту же ночь я отправилась в город на поиски своих близких.
Вот странно: моя семья в этом сне практически ничего не делала. Какие-то статисты! Я даже ни лиц их толком не запомнила, ни имён. Тем не менее, любила я их изо всех сил, сильно, нежно и мучительно. Искала, спасала.
Улицы города были мрачны, узки, скользки от помоев и полны невидимых опасностей, острых, как кинжалы. Искать кого-то и одновременно прятаться было непросто, но мне все-таки удалось разыскать семью в какой-то ужасающей трущобе. Все были грязны, голодны и подавлены, но целы и относительно здоровы. Я рассказала им то, что узнала про птиц, пообещала скоро за ними вернуться и отправилась дальше. Спросите, почему я не поделилась этой замечательной новостью со всеми горожанами? – Не знаю! Кажется, потому, что никто из них так и не встретился мне на пути.
Ну и вот. А я тем временем отправилась обратно к дому. Себе я говорила, что там нужно всё проверить и подготовить, но на самом деле мне просто очень хотелось туда вернуться. Потому что дом был тоже частью семьи, и я его любила.
В общем, я побежала к дому. Дороги не помню, да это и понятно. Если во сне видишь дорогу, то уже точно никогда не дойдёшь по ней до цели. Поэтому я сразу оказалась у знакомой двери, открыла ее и вошла прямо в нашу большую гостиную, когда-то похожую на танцевальный зал. Только сейчас она выглядела совершенно иначе. Мебель исчезла, паркет был запылен и покрыт мусором... Но, знаете, в этом была даже некая красота. Такая декадентная эстетика. Солнце уже почти село и его последние лучи прихотливо дробились в витражных стеклах. На замусоренный пол и ободранные стены ложились длинные синие тени и блики цвета старого золота. И от этого всё казалось загадочным и одновременно сметно знакомым. Я прямо загляделась... Уже наяву я всё пыталась вспомнить, где я уже видела такую картину. Ну точно же видела! Только где?! И только начав искать в Интернете (а где же еще?), я поняла, что наша гостинная выглядела так, словно она была под водой.
Так я там стояла и глазела, пока вдруг не заметила на полу какое-то движение. Присмотрелась и - о ужас! - среди мусора копошилась грязно-серая птица. Вместо того, чтобы, как предупреждали, держаться подальше от источника заразы, я бросилась к ней, схватила в руки (птица удивительным образом и не собиралась никуда улетать, может, действительно была больна), приоткрыла французское окно в сад, чтобы, выкинув птицу наружу, в ту же секунду его захлопнуть. Только завершающая часть этого, практически единого движения, получилась у меня неудачно. Я захлопнула раму слишком быстро, так, что прищемила птице крыло. Та судорожно забилась, затрепыхалась, пытаясь освободиться, ударила крыльями, подняла тучу пыли, внезапно сверкнула белоснежным оперением... и я с какими-то абсолютными, только во сне возможными ужасом, стыдом и раскаянием внезапно узнала в этой птице-разносчице заразы нашу прирученную белую голубку. Я торопливо распахнула окно, голубка высвободилась и в панике полетела прочь, как будто бы даже разбрасывая медленные белые искры. К счастью, я не сломала ей крыло, просто прищемила длинные маховые перья. Ветви запущенного сада извивались ей вслед в синей вязкой темноте, как змеи.
Ну и вот. Дальше что-то в моей сонной жизни еще происходило, но я, по всей видимости, плохо смотрела. Кажется, мы не вернулись в дом, потому что он стал непригодным для жизни. Всё как-то потускнело.
Прошло много лет. Во сне я знала точно, что прошло много лет, и что я постарела. Прошедшие годы терялись в тумане, я знала, что я... что мы все много пережили, но вспоминать об этом не было сил. Тут внезапно выяснилось, что наш старый дом восстановили.
Почему? - Ну, может, мы были какими-то известными или чем-то особенными, не знаю. А может, это дом был особенным и знаменитым. В любом случае, мы все, вся семья приехали на открытие нашего нового старого дома. Ходили по комнатам в сопровождении еще каких-то приветливых чужих людей, смотрели по сторонам, как на экскурсии. Восстановили, надо сказать, всё очень качественно. Каждая книжка, каждый подсвечник были на своем месте.
Даже любимая золотистая кушеточка, выкрутасистая и застенчивая одновременно, красовалась на своем месте перед камином. В какой-то момент вся "экскурсия" сгрудилась вокруг нее. Стояли и смотрели. Кто-то, кажется, что-то рассказывал. И тут я услышала, как один человек тихонько спросил: "А где же маленький мальчик?" А другой ответил еще тише: "Он не выжил..." И тут я почувствовала такую невыносимую печаль, и горечь, и что-то еще такое неподъемно-тяжелое, что удержаться на ногах не стало никакой возможности. Поэтому я легла на пол рядом с золотистой кушеткой и начала рыдать. Знаете, как в детстве: заходишься, захлебываешься горем, так, что невозможно дышать, и конвульсии, и слёзы-слёзы-слёзы неостановимой рекой... Рыдала и видела себя при этом со стороны, пожилую женщину, практически бабушку, седую, скрючившуюся на полу и воющую в голос. И все вокруг на секунду оцепенели, а потом бросились ко мне, и давай поднимать, и усаживать. На золотистую кушеточку, вычурную и застенчивую одновременно.
И всё на этом. Проснулась, разумеется, в слезах.
PS: Художника, фотографирующего мои сны, зовут Erik Johansson
__________________________________________________________
* Такая семья, да еще без главного мужчины, я подозреваю, снится мне потому, что я сейчас как раз роман "Семья" Нины Федоровой читаю. Не знаю, нравится он мне или не нравится, но реву безостановочно.
** Эпидемия и ли, скорее, пандемия - это уже из сериала "Last Ship". Смотрим его сейчас.
При этом ты понимаешь, что логика сновидения непостижима бодрствующим умом и невосстановима в пространстве яви. Пробелы и провалы - это не выпавшие из памяти фрагменты увиденной во сне истории, а дыры в ткани сновидения, пропущенное и недосказанное нами самим себе. А уж разгадывание символов - это занятие совсем неблагодарное, чтоб не сказать глупое.
Возможно, всё дело в том, что эти сны оставляют после себя странное щемящее чувство... Послечувствие, послевкусие, оттенок цвета, света, запаха. Отколосок странного звука... Такой сон хочется обязательно рассказать. Это очень трудно, потому что всё нелогично и глупо, и провалы, и – самое стыдное – заимствования! Заимствования, влияния, аллюзии, в общем, полное отсутствие собственных идей. Но ты всё равно пытаешься рассказать, а возможно, даже и записать, прибегая к частым многоточиям. Потому что... ну, послечувствие же! И отголосок. И щемит. И чувствуешь, что не все сны - это просто сны. И боишься, что, да, не просто. И думаешь, что символы можно (и нужно) разгадать, ну и вообще.
Этот сон приснился мне в прошлую пятницу, с половины седьмого до семи утра. Я так точно запомнила, потому, что проснулась от ромкиных сборов на работу, посмотрела на часы и снова уснула, чтобы встать в свои положенные семь. И вот за эти полчаса до пробуждения приснилась мне почти что целая жизнь.
Как будто бы я и моя семья живем в большом доме. Семья состояла из матери, трех дочерей и маленького мальчика с именем, часто встречающимся в русской классической литературе, может быть, Митя или Петя*. Странно, но я не очень помню, кем в этой семье была я. Скорее всего, старшей сестрой.
А вот дом наш прекрасно помню. Потому что дом этот был прекрасен. Просторный, уютный, светлый, теплый, вот все прекрасные эпитеты для дома соберите - и опишете наш дом. Вдобавок стоял он прямо на берегу синего-синего теплого моря. И даже не просто на берегу, а прямо на пирсе. С лодочным причалом. А самым прекрасным в нашем доме был первый этаж. Он весь состоял из очень большой комнаты, похожей на танцевальный зал. Блестящий паркет и высокие витражные окна, от пола до потолка. Такие окна называются французскими.
С одной стороны окна выходили на море, с другой - в сад или даже оранжерею. Сад (или оранжерея) был экзотический, густой, полный лиан, странных деревьев, безумных цветов и тропинок, ведущих неизвестно куда. Немного даже страшновато было там гулять. А в комнате стояла, разумеется, мебель красного дерева. Высокий книжный шкаф, заполненный книгами с разноцветными корешками, фортепьяно и всё прочее. При этом оставалось еще много свободного места, так что не терялось сходство с танцзалом, но было при этом очень уютно. Особенный уют придавал камин, перед которым стояла маленькая золотистая кушеточка с вычурно изогнутыми ножками и подлокотниками. Она вся была какая-то выкрутасистая, но при этом изящная. Даже какая-то, я бы сказала, застенчивая. Возможно, за сочетание этих качеств она и была так любима всеми в доме. Именно на этой кушетке собиралась по вечерам семья. Поболтать, поиграть во всякие игры, просто посмеяться. Кажется, даже и песни пели нестройным веселым хором. Всем места на кушетке не хватало, поэтому кто-то сидел на подлокотнике, а кто-то и на полу, и это было еще одним поводом для веселья.
Вообще, там всем так хорошо жилось, что к нам даже приходили звери и слетались птицы. Особенно хорошо помню белоснежную голубку, прилетавшую не столько покормиться, сколько... поиграть. Не спрашивайте меня, во что можно играть с голубем, мы в там, в раю как-то ухитрялись. Кажется, она у нас прыгала через веревочку и выделывала в полете фигуры высшего пилотажа. Ну и, разумеется, садилась на плечо и ласково курлыкала прямо в ухо.
А потом вдруг раз - и всё хорошее закончилось. Началась какая-то страшная эпидемия**. Не помню, как мы об этой самой эпидемии узнали, во сне часто бывает, что воздух как-то густеет, темнеет и ты сразу понимаешь: беда. И ждёшь страшного. И страшное является. У нас это были какие-то зловещие темные молчаливые люди которые, потрясая оружием, выгнали нас из дома и погнали в город, находившийся в нескольких километрах от берега. Вроде, всем жителям предписано находиться в городе. В карантине.
По дороге мне удалось под каким-то чудом отстать, отсидеться в канаве и рвануть в сторону порта. Было очень страшно, что я никого из близких никогда не увижу. И домой не вернусь. Но мне было зачем-то обязательно надо в порт. Просто вопрос жизни или смерти. В порту я провела какое-то время, прячась от всего мира между гнилых бочек и ржавых баркасов. Сколько? - понятия не имею. Вечность или пару минут, сонное время не равно нашему. Мне приходилось воровать еду, быть невидимой свидетельницей драк до последней крови и мучительных, но быстрых смертей от той самой неизвестной страшной болезни. Было ясно, что если я кому-нибудь попадусь на глаза, то меня ожидает смерть, а то и что похуже. Зато однажды темной ночью мне удалось сквозь плеск волн подслушать, как один пузатый купец рассказывал другому о том, что не заразиться болезнью, в сущности, элементарно. Надо просто не есть мяса птицы! И вообще лучше бы держаться от птиц подальше. В этот момент я поняла, что именно ради этой информации я и ошивалась столько времени в этом вонючем порту. В ту же ночь я отправилась в город на поиски своих близких.
Вот странно: моя семья в этом сне практически ничего не делала. Какие-то статисты! Я даже ни лиц их толком не запомнила, ни имён. Тем не менее, любила я их изо всех сил, сильно, нежно и мучительно. Искала, спасала.
Улицы города были мрачны, узки, скользки от помоев и полны невидимых опасностей, острых, как кинжалы. Искать кого-то и одновременно прятаться было непросто, но мне все-таки удалось разыскать семью в какой-то ужасающей трущобе. Все были грязны, голодны и подавлены, но целы и относительно здоровы. Я рассказала им то, что узнала про птиц, пообещала скоро за ними вернуться и отправилась дальше. Спросите, почему я не поделилась этой замечательной новостью со всеми горожанами? – Не знаю! Кажется, потому, что никто из них так и не встретился мне на пути.
Ну и вот. А я тем временем отправилась обратно к дому. Себе я говорила, что там нужно всё проверить и подготовить, но на самом деле мне просто очень хотелось туда вернуться. Потому что дом был тоже частью семьи, и я его любила.
В общем, я побежала к дому. Дороги не помню, да это и понятно. Если во сне видишь дорогу, то уже точно никогда не дойдёшь по ней до цели. Поэтому я сразу оказалась у знакомой двери, открыла ее и вошла прямо в нашу большую гостиную, когда-то похожую на танцевальный зал. Только сейчас она выглядела совершенно иначе. Мебель исчезла, паркет был запылен и покрыт мусором... Но, знаете, в этом была даже некая красота. Такая декадентная эстетика. Солнце уже почти село и его последние лучи прихотливо дробились в витражных стеклах. На замусоренный пол и ободранные стены ложились длинные синие тени и блики цвета старого золота. И от этого всё казалось загадочным и одновременно сметно знакомым. Я прямо загляделась... Уже наяву я всё пыталась вспомнить, где я уже видела такую картину. Ну точно же видела! Только где?! И только начав искать в Интернете (а где же еще?), я поняла, что наша гостинная выглядела так, словно она была под водой.
.jpg)
Так я там стояла и глазела, пока вдруг не заметила на полу какое-то движение. Присмотрелась и - о ужас! - среди мусора копошилась грязно-серая птица. Вместо того, чтобы, как предупреждали, держаться подальше от источника заразы, я бросилась к ней, схватила в руки (птица удивительным образом и не собиралась никуда улетать, может, действительно была больна), приоткрыла французское окно в сад, чтобы, выкинув птицу наружу, в ту же секунду его захлопнуть. Только завершающая часть этого, практически единого движения, получилась у меня неудачно. Я захлопнула раму слишком быстро, так, что прищемила птице крыло. Та судорожно забилась, затрепыхалась, пытаясь освободиться, ударила крыльями, подняла тучу пыли, внезапно сверкнула белоснежным оперением... и я с какими-то абсолютными, только во сне возможными ужасом, стыдом и раскаянием внезапно узнала в этой птице-разносчице заразы нашу прирученную белую голубку. Я торопливо распахнула окно, голубка высвободилась и в панике полетела прочь, как будто бы даже разбрасывая медленные белые искры. К счастью, я не сломала ей крыло, просто прищемила длинные маховые перья. Ветви запущенного сада извивались ей вслед в синей вязкой темноте, как змеи.
Ну и вот. Дальше что-то в моей сонной жизни еще происходило, но я, по всей видимости, плохо смотрела. Кажется, мы не вернулись в дом, потому что он стал непригодным для жизни. Всё как-то потускнело.
Прошло много лет. Во сне я знала точно, что прошло много лет, и что я постарела. Прошедшие годы терялись в тумане, я знала, что я... что мы все много пережили, но вспоминать об этом не было сил. Тут внезапно выяснилось, что наш старый дом восстановили.
Почему? - Ну, может, мы были какими-то известными или чем-то особенными, не знаю. А может, это дом был особенным и знаменитым. В любом случае, мы все, вся семья приехали на открытие нашего нового старого дома. Ходили по комнатам в сопровождении еще каких-то приветливых чужих людей, смотрели по сторонам, как на экскурсии. Восстановили, надо сказать, всё очень качественно. Каждая книжка, каждый подсвечник были на своем месте.
Даже любимая золотистая кушеточка, выкрутасистая и застенчивая одновременно, красовалась на своем месте перед камином. В какой-то момент вся "экскурсия" сгрудилась вокруг нее. Стояли и смотрели. Кто-то, кажется, что-то рассказывал. И тут я услышала, как один человек тихонько спросил: "А где же маленький мальчик?" А другой ответил еще тише: "Он не выжил..." И тут я почувствовала такую невыносимую печаль, и горечь, и что-то еще такое неподъемно-тяжелое, что удержаться на ногах не стало никакой возможности. Поэтому я легла на пол рядом с золотистой кушеткой и начала рыдать. Знаете, как в детстве: заходишься, захлебываешься горем, так, что невозможно дышать, и конвульсии, и слёзы-слёзы-слёзы неостановимой рекой... Рыдала и видела себя при этом со стороны, пожилую женщину, практически бабушку, седую, скрючившуюся на полу и воющую в голос. И все вокруг на секунду оцепенели, а потом бросились ко мне, и давай поднимать, и усаживать. На золотистую кушеточку, вычурную и застенчивую одновременно.
И всё на этом. Проснулась, разумеется, в слезах.
PS: Художника, фотографирующего мои сны, зовут Erik Johansson
__________________________________________________________
* Такая семья, да еще без главного мужчины, я подозреваю, снится мне потому, что я сейчас как раз роман "Семья" Нины Федоровой читаю. Не знаю, нравится он мне или не нравится, но реву безостановочно.
** Эпидемия и ли, скорее, пандемия - это уже из сериала "Last Ship". Смотрим его сейчас.