Про сестру

[monisto]

Сразу после того поста, где я писала про то, как мы с сестрой гуляли по Дюссельдорфу, как бежали на поезд, как хохотали, мне страшно захотелось написать про нее, про сестру. Вот просто записать всё, что помню про наше детство. А то ведь забывается. Я уже и так наверняка целую кучу всего перезабыла, а сколько еще забуду..!

 

Ну, и начала писать. И писала несколько дней, а оно всё не кончалось и не кончалось. И до сих пор еще не кончилось, но я буду всё-таки понемногу выкладывать, чтобы ковать пока горячо. 

 

Что это получается, я понятия не имею: может, мемуар? Я не уверена, что вам доставит удовольствие это читать, но если бы вы знали, как мне приятно это писать! Каждый вечер я как будто бы возвращалась ненадолго туда, где самая большая проблема заключалась в том, кому досталась бОльшая половина конфеты :)

 

Итак, начинаю :) Да, фотографии подлинные, наши!

***

 

Ах, я так хотела сестрёнку всё детство, так просила у мамы мне ее купить. Вот, как только поняла, что у некоторых детей бывают маленькие сестрёнки, так и начала просить. У мамы. Как-то я чувствовала, что проблема в маме, папа все равно не мог мне ни в чем отказать. Я хотела именно сестрёнку, только сестрёнку, ни в коем случае не братишку. Правда, я еще и собачку время от времени просила, поэтому мама мне однажды сказала, мол, ты уж выбирай, или сестричку, или собачку, нельзя иметь всё сразу. Тогда я подумала немного и сказала с тяжелым вздохом, что раз нельзя всё сразу, то пусть будет лучше сестричка. Тогда мне было, наверное, года четыре, а сейчас мы иногда шутим, что если бы не я, то и Светки бы на свете не было. Иногда, когда я  сильно на нее злилась, то думала, что лучше бы я тогда выбрала собачку. Но вообще-то выбор был правильным, потому что я выпросила у мамы сестренку, а сестренка – собачку. Ей уже мама не могла ни в чем отказать. Так что оказалось, что очень даже можно иметь всё сразу, главное определиться с очередностью :)

 

А потом у мамы вырос вдруг такой кругленьки крепенький животик, и его так приятно было бодать с разбегу. Мама взвизгивала и капризно говорила папе: „Вова-а-а-а-а, она бьет меня по животу-у-у-у-у!“ И папа говорил мне примирительно: „Не надо, доченька“. А я шутила шутку, которую недавно придумала сама и находила очень смешной: „Мама, - спрашивала я хитро, - мама, ты арбузик проглотила, да?“ А мама отвечала: „Нет, я творожку поела.“

 

И вот однажды мама с папой пошептались-пошептались, а потом мама усадила меня рядом с собой и рассказала, что в животе у нее не арбузик и не творожок, а моя сестрёнка или братишка. „Сестренка“, - строго поправила я, и с тех пор больше не изображала бодучего козлёнка.

 

Немножко было стыдно, что я так поступала раньше, но разве же я могла предположить..! Я же думала, что детей в специальном магазине покупают, а не рожают из живота.

 

Я помню, себя, первоклассницу… Да, пока мама собиралась выпустить сестренку из животика, я уже пошла в школу! И вот я, первоклассница, сижу на полу в большой комнате. Вообще-то на полу сидеть мне нельзя, но на зеленом паласе в порядке исключения можно. И вот я сижу и играю в маленьких фарфоровых зверюшек. Два волка, удивительно настоящая рыжая лиса, зайчиха с зайчатами, кошечка и козленок Серебряное Копытце. А зеленый палас - как будто кудрявая травка для них. Звонит телефон. Телефон у нас прекрасный, оранжевый, как апельсин, по нему так приятно разговаривать, и я срываюсь с места и несусь в коридор снимать трубку, чтобы успеть раньше бабушки. Быстро бегу, даже немножко скольжу на своих шерстяных носках по линолеуму. В трубке  папин голос, удивительно молодой и счастливый. „Вика, у тебя сестренка родилась!“– кричит он.

 

А через несколько дней он привез на такси похудевшую и незнакомо пахнущую маму, и я забежала домой с улицы, точно как в книге “Сережа” Веры Пановой, вытирая нос тыльной стороной грязной руки. Мама, совсем не обращая на меня внимания, развернула кряхтящий сверток. В свертке оказалась маленькая красная обезьянка, со сморщенной мордочкой и с крошечной, перепачканной желтыми какашками попкой.  Обезьянка покряхтела-покряхтела, да и разоралась уже по-настоящему: “хе-а, хе-аааа!”. А мама быстро обтерла обезьянку мокрой пеленкой, ловко запеленала, прижала к груди и стала носить по комнате туда-сюда, туда-сюда. Я постояла, посмотрела и убежала обратно во двор.

 

Мама потом всё посмеивалась, как будто бы слегка уязвленно, словно готовила мне подарок, а он не понравился, и теперь она обижена, но не хочет этого признавать. Посмеивалась и говорила, что, мол, так хотела сестренку, а сама вот разочаровалась с первого взгляда. И я никак не могла объяснить ей (и до сих пор не могу), что совершенно не разочаровалась, а просто поняла, что пока сестрёнка все равно еще не годится для игры. А потом всё будет лучше.  

 

Мама хотела назвать девочку Софочкой, а папа – Светланой. И мама уступила папе, потому что он и так-то хотел мальчика. И стала сестрица Светланой в честь завода, где работал папа. Светкой-конфеткой, Светкой-котлеткой, Светкой-вагонеткой. Даже Светкой-табуреткой.  


 

 

Ну и подумаешь, имя. Мне вот тоже пришлось кое-чем пожертвовать ради сестрички. Целой тумбочкой пришлось пожертвовать! У меня там была кукольная комната, и даже свет был проведен с выключателем. Но родители объяснили мне, что им некуда складывать светкины пеленки, и я без разговоров переселила пупсиков на подоконник.

 

Потому что сестричка же.

 

Но вообще-то, потом, когда пеленки закончились, тумбочку мне вернули, а еще через несколько лет уже и Светка дополняла мою “комнатку” своими салфеточками, крошечными баночками с настоящим вареньем и связками сушеных ягод, изображавших, кажется, яблоки. 

 

Но это было мно-ого позже. А тогда была – жертва во имя сестринской любви, да. 

 

Не хочу рассказывать про то, как я болела – я бесконечно простужалась в начальной школе – и меня при первых признаках насморка запирали в комнате и не позволяли выходить, “изолировали”, чтобы я не заразила сестренку. Я отчаянно тосковала в своем карантине, это ведь только считалось, что я старшая сестра и уже большая девочка, а я была ребенком неполных восьми лет, даже читать толком не умевшим. Я тосковала, а Светка все равно заболевала. И даже температурила, такая крошка. И еще помню себя отчаянно рыдающей в ванной и даже бьющейся головой о батарею, потому что только приезжала скорая и мама плакала около светкиной кроватки… Ах нет, не хотела же рассказывать. 

 

А вот зато в первый раз сестричка улыбнулась именно мне. И потом всегда улыбалась мне шире и радостнее, чем остальным. Можете спросить наших родителей, они подтвердят! Еще я могла ее лучше всех успокаивать и веселить, и даже могла некоторыми ужимками и прыжками предотвратить, казалось бы, неминуемый рёв . И вообще, уже тогда стала ее героиней на следующие… скажем так, шестнадцать лет.

 

Совершенно незаслуженно, разумеется.


 

 

Я обожала таскать маленькую Светку на руках. Она так крепко-крепко обнимала меня за шею. И от этого становилось тепло в животе. Конечно она крепко цепляется, раздраженно говорили родители, – потому что она чувствует, что ты ее уронишь. Они не разрешали мне ее таскать. Не вырастешь, говорили. Хочешь остаться такой маленькой – ну, таскай дальше. Но я все равно таскала, конечно.
 

 

В год Светка научилась ходить и стала ходить пешком под стол! Нет, это не метафора: проходила, ничего не задевая. Я не думала, что такое бывает. Меня вообще всё время поражало, что бывают такие маленькие люди. Маленькие, но все равно настоящие. Нежные. Хрупкие. Трогательные. Прекрасные. Хоть и вредноватые временами.

 

В один прекрасный день она вдруг задела головенкой столешницу и под стол ходить перестала. Зато стала бегать вокруг. Бегала и лукаво улыбалась во все свои четыре сахарных зуба. Всем подряд.

И кусалась, кстати!
 

 

Родители называли ее Немтырёк за то, что она в год еще не научилась разговаривать предложениями. Это потому что у нас в семье есть легенда, что в год я уже рассказывала километры стихов и рассуждала об экзистенциализме. А Светка только “мама” там, “папа”. “Ика” еще. В смысле, Вика. 

 

Зато она своими четырьмя зубами ела яблоки! Той осенью яблоки удались крупные, а в светиных крохотных ручках они и вовсе казались небольшими дыньками. И вот она брала такую “дыньку” двумя руками и начинала быстро-быстро стесывать ее нижними зубами. Стешет до половины и объявляет: “Агизок!” (огрызок). И, не теряя времени, бежит выкидывать этот самый агизок в ведро. Выкинет и тут же следующее яблоко хватает. Пока обратили внимание на то, что больно уж быстро малявка фрукты поглощает, штуки три половинчатых “огрызка” уже безвозвратно канули в мусор. 

***

Продолжение следует